![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
История третья, в которой выясняется главный источник благосостояния семьи де Теруан
Руфина идет по улице и злится. Причина и следствие. Потому как ежели она топчет новенькими туфлями, с носком и задником, камни мостовой, значит - лицо завешено кружевом. Которое, смейтесь, весит больше украшенных перьями шляп благородных донов. Тем более, если некий кабальеро случайно выйдет из дому без шляпы, он не рискует ни осмеянием, ни костюмом. Разве голубь какой постарается. Известно, широкополая шляпа для того и назначена, чтоб, попав под выливаемый из окна поганый горшок, благородный человек лишь шляпу отряхнул. Но в городе существует канализация, и за те подвиги, которые в Европе, за Пиренеями, кажутся обыкновением, на полуострове следует такое наказание, что виновному - хоть в инквизицию беги, в лютеранстве сознаваться. В первый раз не сожгут, зато светским властям не выдадут.
О, горожане сопротивлялись! Мадрид и вовсе восставал. Но король поставил на своем - и вот уж без малого тридцать лет, как в городе не видали моровых поветрий.
Мало веса на голове, мало того, что видно из-за завесы плохо, так она еще и траурная! Ну да, война, веселиться ни к чему. А добрые христиане, живя в беленых домах, ходя по узким кривым улочкам, напевая тягучие заунывные песни, белый цвет продолжают считать роскошным и праздничным. Да какая разница, сколько стоит желудевый сок, которым чернят сукна, и сколько - отбеливание, когда черная накидка ловит, кажется, все лучи, которые солнце посылает на город!
Значит, вставать нужно раненько, пока солнце не кусается. Плескаться в холодной воде, подогретая не по карману, да и эту самой таскать приходится. Слуг нет, маме уже тяжело. Потом одеваться. Испанский корсет, рамка из досок - не для Руфины. Своя спина не хуже доски. И грудь с животом тоже.
А вот вертугаден, рамку из ивовых прутьев и кожаных ремней, приходится к поясу прицепить. Иначе при ходьбе туфли будет видно. Считается неприличным! Вот почему Изабелла Кастильская этой гадости не носила, а почитается за образец нравственности и женского достоинства? А ведь, судя по старым картинам, у нее под юбками если что и есть, так небольшая войлочная подкладка. Чтоб складок не было.
В общем - мавров прогнали, а нравы остались.
Размер кринолина большинство дам определяет, исходя из моды - Руфина сделала это, исходя из ширины своего шага. Шире - неудобно, в иную улочку и не войдешь. Уже - придется семенить.
Одно у этой штуки преимущество - никто и не догадается, что сложено в карман. Вот тут мода расстаралась, и принесла полезную штуку. Кошель на поясе - цель для вора. А в карман еще нужно суметь незаметно залезть. Разобраться среди отделений. Не заорать, напоровшись на иголку - она там есть, и не одна. В общем, искусство шарить по чужим карманам воровским миром Севильи еще не освоено.
Платье застегивает мама. Сзади. Пусть это простенькая одежка для рынка, шнуровка спереди, как у служанок, для доньи недопустима. А еще недопустимо показываться на улице без достойного сопровождения.
Тут девушкам, бедным, но благородным, приходится немного хитрить. Одной ходить нехорошо. А вдвоем - вполне прилично. Так что, раз Руфина идет на рынок, значит, рядом с ней Ана де Рибера. Соседушка. Непоседа. Тоже донья. Семейка ее успела сделать обычный для Севильи кульбит: "дед-купец, дворянин-отец, сын-кутила, внуку не хватило". А подружка - правнучка. Доходов нет, а родители вбили в свои головы, что дворянину достойно только жрать и спать. То есть воевать и служить государю на статской службе тоже вполне достойно, но на первое не хватает пороху, а на второе - мозгов. А семейство не успело стать настолько влиятельным, чтоб заполучить синекуру.
Вот и приходится сеньорите Ане ходить на рынок с соседкой. Да еще радоваться, что хоть куда-то из дому выбралась - гостей в обедневшем доме не бывает, самих Де Рибера тоже приглашают редко. Так что сидит, бедняжка, у зарешеченного оконца, ждет жениха. Ана на год старше Руфины. Семнадцать лет - почти старая дева!
Сегодня у нее хорошее настроение. Даже надушилась - а ведь настоящие, на мускусе и амбре, духи, очень дороги. Отец подарил ей два года назад пузырек на день ангела - та много хвасталась, да редко расходовала свое сокровище. Теперь же прижалась поближе к подруге. Мол, пусть и на нее малость перейдет.
Так вот и пошли - парочкой, одна за другой и приглядит. Стесняться нечего, они не одни такие. Толпа на рынке четко делится на половинки: торговцы и покупатели. Словно два разных народа, а то и вовсе животные разной породы. Горожане - и те, кто тащит в город снедь.
Редко-редко мелькнет дама с прислугой, одетой простонародно, как и торговки. Ну, а ежели чей управляющий явится - так он разодет ежели не по-дворянски, так уж не хуже иного купца.
Рабочим на рынке делать нечего - их кормят хозяева. Богатый мастер - угонится и за модой. А те, кто пробивается безо всякого законного средства к существованию, ходят в иные ряды. Среди которых не встречаются небогатые доньи.
Зря оглядывается Ана. Здесь богатого жениха не заметишь. Разве такого, что часом заменяет обед обедней, и собирает после пирушки кости от окороков, дабы сдать их мяснику с целью изготовления новых. Старая кость, мясо из частей туши подешевле... А то и вовсе из буйволятины! Что ж, страдать желудку, но со стороны подделку не отличить от настоящего свиного окорока. Вот и хвастается друг перед другом нищета. У прочих на рынок ходят либо слуги, либо жены. А сами заняты службой или делом.
Впрочем, сегодня нет ни фальшивок, ни их покупателей. Настоящего мяса тоже нет - постный день, а это значит, что Руфину интересует рыба. Не свежая треска с быстроходного люгера по реалу за голову, не соленая с рыбачьего судна вроде колумбовой "Ниньи", они вовсе не поменялись с тех времен, не полупротухшая, за которую все равно просят почти сорок "белых" испанских мараведи, или шестьдесят португальских "красных". На первую рыбку Ана засматривается, от второй воротит нос, от третей - зажимает.
Но Севилья сожрет все, вопрос только в цене. Пасть мира гребет все, не разбирая. А вот донья Руфина не прочь и разобраться. Морская рыба плоха или не по карману - значит, следует посмотреть речную.
Ана сразу цепляет взглядом форельку из притоков Гвадалквивира. Маленькая, в серых пятнах - но вкусная. Цена, увы, вкусная только для торговца. Видимо, сегодня плохой улов. Есть рыбка и из большой реки. Подешевле. И вот Ана уже целует свои пальчики...
- Возьму.
- Как хочешь. Только знай, подруженька, что самыми рыбными местами на реке считаются воды чуть пониже места, куда город выливает содержимое наших ночных горшков.
Ана фыркает и отворачивается от прилавка.
- Моя рыба поймана выше города! - возмущается торговка.
- Даже если у нее есть в том золоченая грамота, я буду сомневаться, - объявляет Руфина, - Случаются ведь и подделки. Нет, Ана, если уж в ручьях нет улова, значит, сегодня наш удел - садки.
Подруга стучит пальцем по виску, потом вздыхает и смиряется. Садки - это карпы. Карпы - это кости, и преострые. Теперь и Руфина вздыхает. Чистить-то придется маме. А если та опять занозит руку костью - так и самой Руфине. Зато это рыба здоровая и вкусная. И толстая - ведь откармливают их, точь в точь, как поросят! Дочь старшего алькальда может ходить на рынок - но вот меньше пяти блюд отцу она притащить просто не имеет права.
Из пяти обязательных блюд в постный день должно быть два рыбных - и ради этого придется расстаться с несколькими восьмерными мараведи, новенькими, в которых олова, пожалуй, больше, чем меди и серебра. Зелень в доме пока есть. Подруга что-то говорит. А, у них имбирь заканчивается! Значит, придется навестить ряды с пряностями...
Тут-то, между шафраном и корицей, Ана и дернула подругу за рукав.
- Видишь? - не говорит, шепчет.
- Что?
- Не что, кого. Вот того кабальеро. Он красный перец покупает. Одет-то как!
- Как попугай.
- Это не важно. Важно, что в бархат и шелк. И кольцо на пальце, готова спорить, с настоящим камнем. Ну, что, ты снова будешь говорить, что богатые женихи на рынке не встречаются? Пусть раз в сто лет...
- Да какой это жених? Он тебе в отцы годится. А то и в деды.
- Не важно. Золото закрашивает любую седину. Вот только если он уже женат... Хотя что он тогда делает на рынке?
- Покупает любимую приправу.
- Сам... Никого не послал. Или он очень прижимист, или большой знаток в перце.
- Ну, для перуанца нормально и то, и то...
- Ты о нем что-то знаешь? Впрочем, потом. Мне нужно в ту сторону. Срочно. И я очень неловкая!
Гаспар Нуньес, и верно, очень привык к красному стручковому перцу, который все чаще именовали чилийским. Пусть он не такой злой, как левантийский, зато в Перу его много. Едва не больше, чем соли. И, чтобы мясо лучше хранилось, его натирают. Собственно, его покрывают этим самым перцем со всех сторон. Получается вкусно и здорово, особенно, если привыкнешь.
Зато после всех этих лет пища полуострова, перченая не так, стала казаться невкусной. Цена на перец неприятно удивила. Умом он ожидал увидеть на родине высокие цены на колониальные товары. Но не настолько же. Даже мысли закрались: а не рановато ли вернулся. Хватит ли средств с толком обустроиться? Не лучше ли было попросту спуститься из Потоси в Лиму, купить дом, приискать жену. В конце концов, в Перу вино не сильно хуже испанского, да и знакомых кругом побольше. Большинство оставалось. И шли с кораблями на Родину письма: "Тут все... Да остался ли хоть кто-то в Испании?"
Оказывается, остался. И мимо этих, оставшихся, совсем нелегко пробить дорогу - к созданию нового сильного рода. Впрочем, он знал, что делать: купить опустевшую землю, отдать ее овцам. И так создать достойный доход, который, как пламя мотылька, подманит со временем власть и титулы. Быть может, не сразу. Быть может, славы и места рядом с королем удостоятся даже не дети Гаспара - внуки. Какая разница? В основании их родословного дерева будет он. Конечно, после того, как купит немного привычного перца...
Чапины, кажется, как раз для таких случаев и придуманы. Ходить в них неудобно - впрочем, большинство севильянок это не смущает, благо из-под юбок сие убожество показывать не пристало, зато спотыкаться - лучшей обуви не измыслено. Ну, еще рост малость увеличивают - подошва-то толстая.
Ана цепляет носком, даром что на дереве да пробке, щелку между каменьями, очень изящно шатается и роняет корзинку. Не просто роняет - опрокидывает.
Перуанец оглянулся, но на помощь уже рвется молодой человек. Шустрый да тощий, точно пикаро из плутовского романа. Впрочем, романы романами, а за последние два десятка лет многовато развелось в Севилье бездельных дворян. Ну и тех, кто о дворянстве только кричит. Что ж, если в чапинах хорошо спотыкаться, то руфининым туфелькам на узком каблучке нашлась иная работа. Такая, что молодой человек сперва взвыл, потом помянул нечистую силу...
- Сеньор, вы ослепли?
- Я только хотел помочь вашей подруге, La Carina. Позвольте...
Да, это не жених. Проследи за взглядом - и уткнешься в рыбу, а не в Ану, которая - о беспомощная грациозность - пытается собрать рассыпавшиеся покупки, не показав городу и миру изящных ножек. Запрятанных, впрочем, в дурацкие сооружения без задников. Что ж, ей найдется другой помощник.
- Не позволю. Хаму, сшибающему честных девиц с ног? Да вы недостойны ходить по той же мостовой, что донья Ана!
- Но вы ведь позволите мне принести извинения? - пикаро убедился, что корзинка доньи Аны снова наполнена, и девушка благодарит сеньора в бирюзовом колете и дурацкой высокой шляпе с короткими полями. Короткая стрижка, острая бородка. Так ходит поколение тех, кому ныне за сорок. Только все переоделись в угодный королю черный цвет. Эпоха экономии. А этот сверкает, будто дни побед не истекли, и "год чудес" еще впереди. Год, который принес Испании ключи от Бреды, Бразилию - позже упавшую в руки предателям. Ну и Руфину Кастильо де Теруан!
- Нет. Шли б вы своей дорогой, сударь.
Пока ноги не оттоптаны вторично. Иные девушки такие неловкие. А Руфина точно знает, как наступить человеку на ногу, чтоб тот перестал хромать лишь через месяц-другой.
- О, пощадите! В наказание я готов на время обратиться вашим слугой и помочь донести до дома корзину. Право, не знаю, отчего вы не поручили ее лакею: она ведь, наверное, тяжелая.
- Для меня - легкая. И знайте - если я не доверила свою ношу служанке, то вам и подавно.
- Не верите? Зря... Неужели я похож на мошенника?
- Еще как! Только мошенники машут руками сильней, чем ветряные мельницы - крыльями.
- Но я не таков, поверьте. Возможно, вы примете в залог моей честности эти четки? Они стоят куда дороже вашей корзинки.
- Возможно, я кликну альгвазила, и спрошу, не поступало ли жалоб по поводу хищения этих четок.
А голос у Руфины - не намного тише того крика. Вокруг уже собрались охотники до скандалов и драк.
И вот на месте самоуверенного кавалера - разбитый человечишко.
- Да, я нищий пикаро... Что поделать, сеньорита, так Испания награждает своих солдат...
Еще одна смена поведения. А толку?
- Тыловых дезертиров? - вокруг начинают собираться люди. Надо же, пикаро попытался обобрать Руфину де Теруан. Явно новичок в городе. Но это не означает что не следует посмотреть, как астурийская Хиральда сотрет его в порошок. Пусть вместо шпаг - слова, андалузская публика любит всякие поединки. От кровавых до поэтических. На сей раз подвернулось нечто среднее. Пикаро - явно пикаро! - понимает, что его уже не выпустят. Если он не убедит людей, что...
- Я был во Фландрии! Слыхали? А теперь солдат не нужен никому!
Руфина подняла бровь.
- Солдат? Назови свой полк! Роту. Где стоял. Как выглядит ваше знамя? Имя полковника? Молчишь? Тогда пошел вон!
А куда тут идти, если чья-то ловкая рука вытащила из ножен шпагу, другие ухватили за руки. Кто-то не побрезговал сорвать с пояса тощий кошель с медью, да половину просыпал. Ну, а где звон монеты, пусть и медной, там и альгвазил.
- Солдат-самозванец? - хмыкает, - Занятно. Что ж, хочешь послужить королю - это дело. Только, сдается мне, место тебе на галерах. Впрочем, посмотрим. Если четки не краденые, бояться тебе особо нечего. Врать у нас пока не запрещено. Мое почтение, сеньорита!
Учтиво приложил руку к вислым полям шляпы, намекая на приподымание. И повлек беднягу в узилище. Известное дело - кроме главной тюрьмы, воспетой Сервантесом и осмеянной Кеведо, в Севилье имеются и иные застенки, попроще. Места, откуда несложно выйти до суда и вместо суда, ежели у тебя довольно эскудо и поручителей. Что ж, в этом патруле нет алькальда, а если судья не выходит на улицу, как, вообще-то, положено по городским установлениям, то задержанного приходится к нему вести.
Увы, большинство младших алькальдов работает только на бумаге, а те, что есть, свои должности унаследовали. Получая жалованье, они редко исполняют обязанности - и хорошо. Что может быть страшней судьи, не ведающего законов? Пожалуй, город прав, проще бросить таким горсть серебра, чем расхлебывать последствия их работы.
Между тем, пока подруга, в полном сообразии с традицией старого плутовского романа, поменяла в жизни очередного пройдохи темную полоску на претемнейшую, донья Ана успела поблагодарить сеньора-perulero, да так, что тот отныне при желании всегда сыщет и дом неуклюжей, но очаровательной девицы, и церковь, в которую та ходит по воскресеньям.
До воскресенья новой встречи ждать не пришлось. Уже назавтра в окошко доньи Аны стукнул камешек. Та выглянула, горя надеждой увидеть воздыхателя. Ну, если не принца на белом коне, то хоть кряжистого перуанца. Увы, под зарешеченным окном обнаружилась все та же соседка. Уже и собравшаяся. Лучшее платье цвета вороньего глаза. Отменнейшее сукно - и никакой отделки. Все деньги пошли на ткань и пошив. Голова завернута в кружево. Как у всех приличных в этом городе. Подруга уверяет, что на севере не так. Но кому нужен нищий север?
- Доброе утро! Все спишь? А меня мама посылает в Собор. Составишь компанию?
Собор - это центр города. С одной стороны, себя показать. С другой - там без кареты и дуэньи девушку не заметят. Ну, разве что в самой церкви. А на Руфину, как всегда, оглядываться будут. Во-первых, уж больно рослая. Во-вторых, у нее сквозь мантилью каштановое просвечивает. А для коренного андалусийца всякие волосы, что не черны, как смоль, исполнены неизъяснимой притягательности.
- Ладно. Подождешь, пока соберусь?
- Конечно.
Это долго, но неизбежно, потому подруга поймет и простит. В крайнем случае, назовет копушей. Но при чем тут копуша, когда нужно решить, что будет лучше смотреться на фоне руфининой черноты: цвет голубиной шейки или гвоздичный? Хотелось бы поярче, но раз при дворе изгнали цвета, приходится выбирать из оттенков серого. Или почти серого. А черный... Роскошный цвет, но или сереет сыстро, или стоит дорого. То-то у Руфины ни колечка, ни ленточки.
Они его не видят. Еще бы - людей в соборе немало, пусть и теряются под этими сводами. А вот эту парочку потерять никак невозможно. Высокая девица, что нанесла на рынке злой удар по карьере пикаро - и, верней всего, начала для того жизнь гребца королевских галер - в какой толпе затеряется? В ее походке и манере нет ни следа спокойной горделивости, свойственной девушкам в Андалусии, славной красавицами. Напротив, весь ее вид словно просит: не смотрите на меня! И я на вас не буду...
Взгляд невольно соскальзывает на ту, что рядом. Ту, что споткнулась. Нарочно, разумеется. Разве может споткнуться кошка? Истинная андалусйка - тем менее! У нее нет особенной фигуры - а та, что есть, создана корсетом. Да и невысоких - и, чего уж там, нехудых, девушек в Севилье - пруд пруди, в скрытое мантильей лицо не заглянуть. Но, Пресвятая Дева, как же она течет над мозаичным полом! Да ей даже вертугаден не нужен, чтоб скрыть от нескромных взглядом ножки. В то время как рослая подруга рядом попросту шагает. Немного даже тяжеловато. А корсет? А зачем одной доске другая?
Правда, стоило девушкам войти в неф, и впечатление поменялось. Спотыкавшаяся казалась среди готических колонн чем-то чуждым. Не то языческим, не то мавританским. Высокая... Коротко преклонила колена - одно, потом, словно нехотя, второе.
Разобрать слова молитв Гаспар не смог. Впрочем, явно было, что маленькая проговаривает привычную скороговорку многократных Ave или Pater Noster, прокручивая четки. Высокая - тяжело роняет латинские слова, четки не трогая. Встала. Прошептала несколько слов подруге, отошла в сторону - где стоит служка в белом одеянии. Короткий разговор. Туда - какая-то склянка. Обратно - тугой кошель. Немедленно запрятанный в глубины кармана.
Дело сделано, если исключить вежливость. И то, что эту вежливость обеспечивает.
- Благодарность его высокопреосвященства сегодня весома, как никогда.
- Разумеется, донья Руфина. Господин мой, архиепископ, если и не разделяет вполне все беды паствы, что воистину не по силам человеческим, то, по крайней мере, знает о них, а потому заботится о стаде своем. Прежде же всего - о тех, кто облегчает пастырское бремя. Он знает, какую дороговизну вызвала война. Увы, те эскудо, что лежат в кошеле, полны свинца. Так что мой господин всего лишь счел, что суть важней имени.
- Благодарю, - отозвалась Руфина.
- А для моей беды нет ли у вас лекарства?
- Есть.
Руфина извлекла из кармана еще одну склянку.
- Моя матушка рассчитывает, что это поможет. Как и всегда.
- Разумеется. Фамильные рецепты семьи де Теруан всегда безотказны. Что ж, донья Руфина, я благодарю вас - и покидаю, дабы господину моему не пришлось ждать.
Девушка кивнула. Вот теперь - все. Лекарства хватит архиепископу на месяц. Служка спустит афродизиак в ближайшие пару дней - и будет потом месяц жить предвкушением удовольствий. Зато не посмеет утаить ни мараведи из епископской благодарности.
Торговать зельями Бланке де Теруан нельзя. Но нигде не написано, что достойная матрона не может поделиться лекарством, приготовленным по древнему фамильному рецепту, с иными из сильных мира сего. А тем - отблагодарить эту достойную даму в соответствии с толщиной кошеля.
Что делает человек, оказавшийся в замешательстве? Ну, например, просит совета у друга. Правда, найти этого друга не так уж легко. Впрочем, послать человека по месту службы - и вот дон Диего де Эспиноса навещает сеньора Гаспара Нуньеса в его новом доме. Увы, ахов и охов не слышно: немудрено, Севилью удивить сложно. Зато острый критический взгляд молодого человека подметит любую несуразность - и, по крайней мере, новое жилище перуанца будет вызывать не насмешки над переселившимся на пуп земли провинциалом, но сдержанное уважение ко вкусу и достатку.
Впрочем, дон Диего с порога заявил:
- Я - не обычный севилец. Вероятно, Гаспар, тебе следует выслушать меня и поступить наоборот.
Перуанцу останось только рукой махнуть. Мол, советуй, а у меня и у самого голова есть на плечах.
Диего принялся прохаживаться по заполненному рабочим шумом дому. Кое-где обойщики еще продолжали работу.
- Ярко, - сказал, наконец, - но это, по мне, не беда. Кстати, ты слуг уже нанял?
- Да. Троих на кухню, еще полдесятка по дому. Камердинера - у канальи неплохая рекомендация, похоже прежним хозяевам он попросту стал не по карману. В общем, обедом угощу, но устроить званый вечер пока не способен.
- Ясно. Кстати, спишь ты где? Тут? Угу... И что, весь этот народ мимо шастает?
- А что?
- Ну, не знаю. Мне бы такое не понравилось. Заходи, кто хочет, делай, что хочешь, хозяин спит... Не жилье, проходной двор. И мебели уж очень много. Ни уюта, ни простора. Гаспар, поверь - правильно организованная пустота смотрится гораздо величественней, чем Пиренеи из шкафов, столиков и кресел. А, и кстати о поставце. Убери. Продай. Или хоть откромсай лишние этажи.
- Почему? Я купил достаточно китайского фарфора на все полки!
- Ну, в фарфоре я не разбираюсь. Зато точно знаю, что, если ты выставишь это на улицу на Пасху, немедленно найдется желающий запулить в эту роскошь камнем. А алькальд дело даже расследовать не будет. Сразу сунет под сукно.
- Почему?
- Потому, что тебе положен столик вообще без этажей. Как простому дворянину, без титулов. А ты тут разошелся... Четыре уровня. Минимум граф! А почему не восемь?
- А что восемь?
- Восемь имеет право выставить разве король. Не веришь - сходи в собор, глянь на фреску, где Иродиада пляшет. Так вот - у царя Ирода за спиной как раз восьмерной поставец. Говорят, оттого наш великий король семерной содержит. Чтоб не уподобляться.
Гаспар хмыкнул.
- Ладно. Сделаю несколько низеньких. Надо же куда-то посуду ставить. Еще что-то?
- Все.
- Годится такое, чтоб детей воспитывать?
Диего склонил голову набок.
- Это не меня, это ты жену спрашивай. Которой у тебя пока и нет. Хотя... Ребенком я был сравнительно недавно. Кое-что и помню. А потому повторю: разбери своих завалов. Детям, особенно мальчикам, бегать нравится. Да и девочкам тоже. Некоторым, по крайней мере. Но, в любом случае, это вопрос не ко мне, а к той, которая этих детей рожать и будет.
Гаспар кивнул. Он собирался как следует расспросить Диего о паре девиц, что недавно встретились ему - сперва на рынке, потом в соборе. Хотелось подробностей, а младшего алькальда, по слухам, то и дело видят в окрестных кварталах с виолой наперевес. Значит, должен что-то знать. В любом случае, разговор о женах и невестах он завел первым.
- Дон Дьего, я нуждаюсь в совете. Дом у меня, как видишь, уже есть. Но дом без хозяйки и детей пуст...
- Согласен, но причем тут я? Я не сваха. Скорей наоборот: на прошлой неделе ловил двоеженца.
- И как, поймал?
- Точно. А потом отпустил. Выяснилось, что подозреваемый давал даме, почитавшей его мужем, лишь обязательство жениться со временем. Имея в виду - когда и если овдовеет. Недоразумение! Зато пришлось поработать перышком: что-то указанная дама перестала доверять свидетелям. Захотела договор, заверенный алькальдом. Ну, еще этот тип обязался признать всех ее детишек. В общем - мировая.
- Занятно. Интересно люди устраиваются. Но у меня-то пока ни одной жены не имеется.
- А нужна?
- Эх, дон Дьего, это в вашем возрасте "свобода" звучит заманчиво. А в моем... Мы ведь не вечны, поневоле начинаешь думать, кому оставишь все то, чего достиг. Деньги, имя. Лучший вариант - сын.
Диего хмыкнул.
- Дочь тоже неплохо, - сообщил задумчиво, - хотя, по мне - лучше несколько детей. Мальчиков, девочек... Уж кто получится.
- О, да тебя тоже посещают мысли о семейной жизни!
- Ну, я с детства обручен. Вот заведу практику, и жену мне попросту привезут.
- Старая семейная политика? Ну, мои дети тоже получат такую привилегию! А вот я - в городе чужак, после стольких-то лет. Родители невест будут выжидать. А у меня не так уж много времени. Я, видишь ли, хочу повидать внуков.
Диего вежливо рассматривает обивку стен. Гладит ткань рукой. Такую он и на мантию пустил бы с удовольствием. У него самого в каморке на территории Университета - обычный крашеный камень. А Гаспар что-то рассказывает про собор, пару девушек, одна из которых свалилась ему на рынке под ноги. Явно нарочно. И на квартал, где живет, намекнула.
- А ведь ты, слуги говорят, по тому кварталу ночами с виолой наперевес прогуливаешься.
Диего кивнул. Севилья такой город, да. Тысячи глаз... Но каждый увидит то, что хочет увидеть.
- Вот и скажи мне - они действительно тамошние обитательницы? Не въехавшие недавно мошенницы, а порядочные девицы? Может, у их семей и вес какой в городе есть?
- Есть, - Диего пожал плечами. - Конечно, их я знаю, хотя и не представлен. Та, что высокая, дочь моего начальника, старшего алькальда над портом, дона Кастильо де Теруан. Вторая - Ана де Рибера. Тоже донья. Обе девочки домашние, но каждая в своем роде. Могу еще сказать, что Ана довольно симпатичная - временами у окошка сиживает. Руфину без мантильи видали, похоже, разве отец с матерью. Она у них одна. Вот и берегут в четыре глаза.
- Значит, дочь старшего алкальда? - потер руки Гаспар, - Да еще единственная... Интересная партия. Старших-то на всю Севилью восемь. Я же хочу, чтобы мои дети заняли достойное положение, а у дона Хорхе иных внуков, кроме моих, не будет. Кто-то из них займет место деда. Уже хорошо!
Перед перуанцем маревом стоят перспективы, и кислому выражению лица друга особого внимания он не уделяет. Слова, правда, слышит.
- Может, и не займет. Должность дона Хорхе выборная, не наследуемая.
- С его связями и моими деньгами? Диего, видно, что ты еще мало пожил на свете. Место будет наше! - ... начал бегать между комнатами, наткнулся на низкий шкаф, - Кстати, ты прав, мебели многовато, нужно больше простора. Нет, донья Ана, конечно, миленькая, но чего стоит смазливое личико на фоне таких перспектив? Я же вижу маленьких донов де ...-и-Теруан.
- Не будет таких.
- Это еще почему?
- Ну, даже если вы на ней женитесь...
- Женюсь, и никаких если! - и кулаком по застонавшему столику. Аж мрамор столешницы трещинами пошел... Нет, показалось, он от природы с прожилками.
Диего словно не заметил, что его пытались перебить:
- ...то дети единственной наследницы будут именоваться только ее именем. Словно тебя и на свете не было, а благородная северянка зачала беспорочно.
- Не позволю!
- Тогда и не женись. Прости, Г..., но тебе и так придется валяться в ногах, умоляя выдать за твои чернявые залысины и короткую шею чистую кровь. Руфина не просто донья. Она астурийка! Да ты в ее глазах кусок грязи. Новохристианин. Почти мориск.
- Как ты смеешь!
- Я режу правду. Иначе вы, южане, не понимаете. В Астурии люди зовут себя истинными христианами. Они выслужили эту привилегию в нескольких столетиях резни, отбиваясь десятками от тысяч. А потому - не забудут, и на золото не поменяют. Женишься на Руфине? Допустим. Тебе придется кланяться такой жене, и называть ее в постели полным титулом. Твои деньги она будет принимать, словно грязь. А уж тебя...
Диего пожал плечами. Продолжил:
- Когда прогонит, словно пса. Когда пустит под бочок. Украдкой. Морщась от отвращения. Всю жизнь будет попрекать тебя тем, что ты осквернил ее северную чистоту. Тебе такое надо?
Грохот кулака по дереву.
- Я вернусь, когда ты остынешь.
Спиной ощутил мощные удары. Выходит, при госте сеньор Нуньес себе особой воли не давал.
Остыл горячий перуанец к концу недели. Советы друга предпочел забыть. А вместо того в воскресенье оказался в той же церкви, куда обычно ходила семья старшего алькальда. После проповеди, подошел к дону Хорхе, попросил о разговоре...
- Вы здесь без года неделю, - отрезал алкальд, - Извольте, сударь, себя показать. Впрочем, я разрешаю вам поговорить с моей дочерью: здесь и сейчас, один раз. Последнее слово - за ней. У нас в семье нравы северные. Девушку спрашивают.
Гаспар повернулся к замотанной в мантилью колокольне.
- Сеньорита...
- Нет, - коротко фыркнула та.
Гаспар не сразу понял, что разговор окончен. Говорил дальше. Впрочем, об этом ему напомнил дон Хорхе.
Оставалось стиснуть зубы, поклониться и отойти - под улыбки, которые дамы прятали под мантильями, а кавалеры - прикрывали плащами.
Гаспар Нуньес умел учиться на ошибках. А еще припомнил, что дон де Эспиноса, невзирая на молодость безусую, уже разок спас его от лишних расходов и осмеяния. Так, неделю спустя после разговора, дон Диего вторично стал другом перуанца.
О, горожане сопротивлялись! Мадрид и вовсе восставал. Но король поставил на своем - и вот уж без малого тридцать лет, как в городе не видали моровых поветрий.
Мало веса на голове, мало того, что видно из-за завесы плохо, так она еще и траурная! Ну да, война, веселиться ни к чему. А добрые христиане, живя в беленых домах, ходя по узким кривым улочкам, напевая тягучие заунывные песни, белый цвет продолжают считать роскошным и праздничным. Да какая разница, сколько стоит желудевый сок, которым чернят сукна, и сколько - отбеливание, когда черная накидка ловит, кажется, все лучи, которые солнце посылает на город!
Значит, вставать нужно раненько, пока солнце не кусается. Плескаться в холодной воде, подогретая не по карману, да и эту самой таскать приходится. Слуг нет, маме уже тяжело. Потом одеваться. Испанский корсет, рамка из досок - не для Руфины. Своя спина не хуже доски. И грудь с животом тоже.
А вот вертугаден, рамку из ивовых прутьев и кожаных ремней, приходится к поясу прицепить. Иначе при ходьбе туфли будет видно. Считается неприличным! Вот почему Изабелла Кастильская этой гадости не носила, а почитается за образец нравственности и женского достоинства? А ведь, судя по старым картинам, у нее под юбками если что и есть, так небольшая войлочная подкладка. Чтоб складок не было.
В общем - мавров прогнали, а нравы остались.
Размер кринолина большинство дам определяет, исходя из моды - Руфина сделала это, исходя из ширины своего шага. Шире - неудобно, в иную улочку и не войдешь. Уже - придется семенить.
Одно у этой штуки преимущество - никто и не догадается, что сложено в карман. Вот тут мода расстаралась, и принесла полезную штуку. Кошель на поясе - цель для вора. А в карман еще нужно суметь незаметно залезть. Разобраться среди отделений. Не заорать, напоровшись на иголку - она там есть, и не одна. В общем, искусство шарить по чужим карманам воровским миром Севильи еще не освоено.
Платье застегивает мама. Сзади. Пусть это простенькая одежка для рынка, шнуровка спереди, как у служанок, для доньи недопустима. А еще недопустимо показываться на улице без достойного сопровождения.
Тут девушкам, бедным, но благородным, приходится немного хитрить. Одной ходить нехорошо. А вдвоем - вполне прилично. Так что, раз Руфина идет на рынок, значит, рядом с ней Ана де Рибера. Соседушка. Непоседа. Тоже донья. Семейка ее успела сделать обычный для Севильи кульбит: "дед-купец, дворянин-отец, сын-кутила, внуку не хватило". А подружка - правнучка. Доходов нет, а родители вбили в свои головы, что дворянину достойно только жрать и спать. То есть воевать и служить государю на статской службе тоже вполне достойно, но на первое не хватает пороху, а на второе - мозгов. А семейство не успело стать настолько влиятельным, чтоб заполучить синекуру.
Вот и приходится сеньорите Ане ходить на рынок с соседкой. Да еще радоваться, что хоть куда-то из дому выбралась - гостей в обедневшем доме не бывает, самих Де Рибера тоже приглашают редко. Так что сидит, бедняжка, у зарешеченного оконца, ждет жениха. Ана на год старше Руфины. Семнадцать лет - почти старая дева!
Сегодня у нее хорошее настроение. Даже надушилась - а ведь настоящие, на мускусе и амбре, духи, очень дороги. Отец подарил ей два года назад пузырек на день ангела - та много хвасталась, да редко расходовала свое сокровище. Теперь же прижалась поближе к подруге. Мол, пусть и на нее малость перейдет.
Так вот и пошли - парочкой, одна за другой и приглядит. Стесняться нечего, они не одни такие. Толпа на рынке четко делится на половинки: торговцы и покупатели. Словно два разных народа, а то и вовсе животные разной породы. Горожане - и те, кто тащит в город снедь.
Редко-редко мелькнет дама с прислугой, одетой простонародно, как и торговки. Ну, а ежели чей управляющий явится - так он разодет ежели не по-дворянски, так уж не хуже иного купца.
Рабочим на рынке делать нечего - их кормят хозяева. Богатый мастер - угонится и за модой. А те, кто пробивается безо всякого законного средства к существованию, ходят в иные ряды. Среди которых не встречаются небогатые доньи.
Зря оглядывается Ана. Здесь богатого жениха не заметишь. Разве такого, что часом заменяет обед обедней, и собирает после пирушки кости от окороков, дабы сдать их мяснику с целью изготовления новых. Старая кость, мясо из частей туши подешевле... А то и вовсе из буйволятины! Что ж, страдать желудку, но со стороны подделку не отличить от настоящего свиного окорока. Вот и хвастается друг перед другом нищета. У прочих на рынок ходят либо слуги, либо жены. А сами заняты службой или делом.
Впрочем, сегодня нет ни фальшивок, ни их покупателей. Настоящего мяса тоже нет - постный день, а это значит, что Руфину интересует рыба. Не свежая треска с быстроходного люгера по реалу за голову, не соленая с рыбачьего судна вроде колумбовой "Ниньи", они вовсе не поменялись с тех времен, не полупротухшая, за которую все равно просят почти сорок "белых" испанских мараведи, или шестьдесят португальских "красных". На первую рыбку Ана засматривается, от второй воротит нос, от третей - зажимает.
Но Севилья сожрет все, вопрос только в цене. Пасть мира гребет все, не разбирая. А вот донья Руфина не прочь и разобраться. Морская рыба плоха или не по карману - значит, следует посмотреть речную.
Ана сразу цепляет взглядом форельку из притоков Гвадалквивира. Маленькая, в серых пятнах - но вкусная. Цена, увы, вкусная только для торговца. Видимо, сегодня плохой улов. Есть рыбка и из большой реки. Подешевле. И вот Ана уже целует свои пальчики...
- Возьму.
- Как хочешь. Только знай, подруженька, что самыми рыбными местами на реке считаются воды чуть пониже места, куда город выливает содержимое наших ночных горшков.
Ана фыркает и отворачивается от прилавка.
- Моя рыба поймана выше города! - возмущается торговка.
- Даже если у нее есть в том золоченая грамота, я буду сомневаться, - объявляет Руфина, - Случаются ведь и подделки. Нет, Ана, если уж в ручьях нет улова, значит, сегодня наш удел - садки.
Подруга стучит пальцем по виску, потом вздыхает и смиряется. Садки - это карпы. Карпы - это кости, и преострые. Теперь и Руфина вздыхает. Чистить-то придется маме. А если та опять занозит руку костью - так и самой Руфине. Зато это рыба здоровая и вкусная. И толстая - ведь откармливают их, точь в точь, как поросят! Дочь старшего алькальда может ходить на рынок - но вот меньше пяти блюд отцу она притащить просто не имеет права.
Из пяти обязательных блюд в постный день должно быть два рыбных - и ради этого придется расстаться с несколькими восьмерными мараведи, новенькими, в которых олова, пожалуй, больше, чем меди и серебра. Зелень в доме пока есть. Подруга что-то говорит. А, у них имбирь заканчивается! Значит, придется навестить ряды с пряностями...
Тут-то, между шафраном и корицей, Ана и дернула подругу за рукав.
- Видишь? - не говорит, шепчет.
- Что?
- Не что, кого. Вот того кабальеро. Он красный перец покупает. Одет-то как!
- Как попугай.
- Это не важно. Важно, что в бархат и шелк. И кольцо на пальце, готова спорить, с настоящим камнем. Ну, что, ты снова будешь говорить, что богатые женихи на рынке не встречаются? Пусть раз в сто лет...
- Да какой это жених? Он тебе в отцы годится. А то и в деды.
- Не важно. Золото закрашивает любую седину. Вот только если он уже женат... Хотя что он тогда делает на рынке?
- Покупает любимую приправу.
- Сам... Никого не послал. Или он очень прижимист, или большой знаток в перце.
- Ну, для перуанца нормально и то, и то...
- Ты о нем что-то знаешь? Впрочем, потом. Мне нужно в ту сторону. Срочно. И я очень неловкая!
Гаспар Нуньес, и верно, очень привык к красному стручковому перцу, который все чаще именовали чилийским. Пусть он не такой злой, как левантийский, зато в Перу его много. Едва не больше, чем соли. И, чтобы мясо лучше хранилось, его натирают. Собственно, его покрывают этим самым перцем со всех сторон. Получается вкусно и здорово, особенно, если привыкнешь.
Зато после всех этих лет пища полуострова, перченая не так, стала казаться невкусной. Цена на перец неприятно удивила. Умом он ожидал увидеть на родине высокие цены на колониальные товары. Но не настолько же. Даже мысли закрались: а не рановато ли вернулся. Хватит ли средств с толком обустроиться? Не лучше ли было попросту спуститься из Потоси в Лиму, купить дом, приискать жену. В конце концов, в Перу вино не сильно хуже испанского, да и знакомых кругом побольше. Большинство оставалось. И шли с кораблями на Родину письма: "Тут все... Да остался ли хоть кто-то в Испании?"
Оказывается, остался. И мимо этих, оставшихся, совсем нелегко пробить дорогу - к созданию нового сильного рода. Впрочем, он знал, что делать: купить опустевшую землю, отдать ее овцам. И так создать достойный доход, который, как пламя мотылька, подманит со временем власть и титулы. Быть может, не сразу. Быть может, славы и места рядом с королем удостоятся даже не дети Гаспара - внуки. Какая разница? В основании их родословного дерева будет он. Конечно, после того, как купит немного привычного перца...
Чапины, кажется, как раз для таких случаев и придуманы. Ходить в них неудобно - впрочем, большинство севильянок это не смущает, благо из-под юбок сие убожество показывать не пристало, зато спотыкаться - лучшей обуви не измыслено. Ну, еще рост малость увеличивают - подошва-то толстая.
Ана цепляет носком, даром что на дереве да пробке, щелку между каменьями, очень изящно шатается и роняет корзинку. Не просто роняет - опрокидывает.
Перуанец оглянулся, но на помощь уже рвется молодой человек. Шустрый да тощий, точно пикаро из плутовского романа. Впрочем, романы романами, а за последние два десятка лет многовато развелось в Севилье бездельных дворян. Ну и тех, кто о дворянстве только кричит. Что ж, если в чапинах хорошо спотыкаться, то руфининым туфелькам на узком каблучке нашлась иная работа. Такая, что молодой человек сперва взвыл, потом помянул нечистую силу...
- Сеньор, вы ослепли?
- Я только хотел помочь вашей подруге, La Carina. Позвольте...
Да, это не жених. Проследи за взглядом - и уткнешься в рыбу, а не в Ану, которая - о беспомощная грациозность - пытается собрать рассыпавшиеся покупки, не показав городу и миру изящных ножек. Запрятанных, впрочем, в дурацкие сооружения без задников. Что ж, ей найдется другой помощник.
- Не позволю. Хаму, сшибающему честных девиц с ног? Да вы недостойны ходить по той же мостовой, что донья Ана!
- Но вы ведь позволите мне принести извинения? - пикаро убедился, что корзинка доньи Аны снова наполнена, и девушка благодарит сеньора в бирюзовом колете и дурацкой высокой шляпе с короткими полями. Короткая стрижка, острая бородка. Так ходит поколение тех, кому ныне за сорок. Только все переоделись в угодный королю черный цвет. Эпоха экономии. А этот сверкает, будто дни побед не истекли, и "год чудес" еще впереди. Год, который принес Испании ключи от Бреды, Бразилию - позже упавшую в руки предателям. Ну и Руфину Кастильо де Теруан!
- Нет. Шли б вы своей дорогой, сударь.
Пока ноги не оттоптаны вторично. Иные девушки такие неловкие. А Руфина точно знает, как наступить человеку на ногу, чтоб тот перестал хромать лишь через месяц-другой.
- О, пощадите! В наказание я готов на время обратиться вашим слугой и помочь донести до дома корзину. Право, не знаю, отчего вы не поручили ее лакею: она ведь, наверное, тяжелая.
- Для меня - легкая. И знайте - если я не доверила свою ношу служанке, то вам и подавно.
- Не верите? Зря... Неужели я похож на мошенника?
- Еще как! Только мошенники машут руками сильней, чем ветряные мельницы - крыльями.
- Но я не таков, поверьте. Возможно, вы примете в залог моей честности эти четки? Они стоят куда дороже вашей корзинки.
- Возможно, я кликну альгвазила, и спрошу, не поступало ли жалоб по поводу хищения этих четок.
А голос у Руфины - не намного тише того крика. Вокруг уже собрались охотники до скандалов и драк.
И вот на месте самоуверенного кавалера - разбитый человечишко.
- Да, я нищий пикаро... Что поделать, сеньорита, так Испания награждает своих солдат...
Еще одна смена поведения. А толку?
- Тыловых дезертиров? - вокруг начинают собираться люди. Надо же, пикаро попытался обобрать Руфину де Теруан. Явно новичок в городе. Но это не означает что не следует посмотреть, как астурийская Хиральда сотрет его в порошок. Пусть вместо шпаг - слова, андалузская публика любит всякие поединки. От кровавых до поэтических. На сей раз подвернулось нечто среднее. Пикаро - явно пикаро! - понимает, что его уже не выпустят. Если он не убедит людей, что...
- Я был во Фландрии! Слыхали? А теперь солдат не нужен никому!
Руфина подняла бровь.
- Солдат? Назови свой полк! Роту. Где стоял. Как выглядит ваше знамя? Имя полковника? Молчишь? Тогда пошел вон!
А куда тут идти, если чья-то ловкая рука вытащила из ножен шпагу, другие ухватили за руки. Кто-то не побрезговал сорвать с пояса тощий кошель с медью, да половину просыпал. Ну, а где звон монеты, пусть и медной, там и альгвазил.
- Солдат-самозванец? - хмыкает, - Занятно. Что ж, хочешь послужить королю - это дело. Только, сдается мне, место тебе на галерах. Впрочем, посмотрим. Если четки не краденые, бояться тебе особо нечего. Врать у нас пока не запрещено. Мое почтение, сеньорита!
Учтиво приложил руку к вислым полям шляпы, намекая на приподымание. И повлек беднягу в узилище. Известное дело - кроме главной тюрьмы, воспетой Сервантесом и осмеянной Кеведо, в Севилье имеются и иные застенки, попроще. Места, откуда несложно выйти до суда и вместо суда, ежели у тебя довольно эскудо и поручителей. Что ж, в этом патруле нет алькальда, а если судья не выходит на улицу, как, вообще-то, положено по городским установлениям, то задержанного приходится к нему вести.
Увы, большинство младших алькальдов работает только на бумаге, а те, что есть, свои должности унаследовали. Получая жалованье, они редко исполняют обязанности - и хорошо. Что может быть страшней судьи, не ведающего законов? Пожалуй, город прав, проще бросить таким горсть серебра, чем расхлебывать последствия их работы.
Между тем, пока подруга, в полном сообразии с традицией старого плутовского романа, поменяла в жизни очередного пройдохи темную полоску на претемнейшую, донья Ана успела поблагодарить сеньора-perulero, да так, что тот отныне при желании всегда сыщет и дом неуклюжей, но очаровательной девицы, и церковь, в которую та ходит по воскресеньям.
До воскресенья новой встречи ждать не пришлось. Уже назавтра в окошко доньи Аны стукнул камешек. Та выглянула, горя надеждой увидеть воздыхателя. Ну, если не принца на белом коне, то хоть кряжистого перуанца. Увы, под зарешеченным окном обнаружилась все та же соседка. Уже и собравшаяся. Лучшее платье цвета вороньего глаза. Отменнейшее сукно - и никакой отделки. Все деньги пошли на ткань и пошив. Голова завернута в кружево. Как у всех приличных в этом городе. Подруга уверяет, что на севере не так. Но кому нужен нищий север?
- Доброе утро! Все спишь? А меня мама посылает в Собор. Составишь компанию?
Собор - это центр города. С одной стороны, себя показать. С другой - там без кареты и дуэньи девушку не заметят. Ну, разве что в самой церкви. А на Руфину, как всегда, оглядываться будут. Во-первых, уж больно рослая. Во-вторых, у нее сквозь мантилью каштановое просвечивает. А для коренного андалусийца всякие волосы, что не черны, как смоль, исполнены неизъяснимой притягательности.
- Ладно. Подождешь, пока соберусь?
- Конечно.
Это долго, но неизбежно, потому подруга поймет и простит. В крайнем случае, назовет копушей. Но при чем тут копуша, когда нужно решить, что будет лучше смотреться на фоне руфининой черноты: цвет голубиной шейки или гвоздичный? Хотелось бы поярче, но раз при дворе изгнали цвета, приходится выбирать из оттенков серого. Или почти серого. А черный... Роскошный цвет, но или сереет сыстро, или стоит дорого. То-то у Руфины ни колечка, ни ленточки.
Они его не видят. Еще бы - людей в соборе немало, пусть и теряются под этими сводами. А вот эту парочку потерять никак невозможно. Высокая девица, что нанесла на рынке злой удар по карьере пикаро - и, верней всего, начала для того жизнь гребца королевских галер - в какой толпе затеряется? В ее походке и манере нет ни следа спокойной горделивости, свойственной девушкам в Андалусии, славной красавицами. Напротив, весь ее вид словно просит: не смотрите на меня! И я на вас не буду...
Взгляд невольно соскальзывает на ту, что рядом. Ту, что споткнулась. Нарочно, разумеется. Разве может споткнуться кошка? Истинная андалусйка - тем менее! У нее нет особенной фигуры - а та, что есть, создана корсетом. Да и невысоких - и, чего уж там, нехудых, девушек в Севилье - пруд пруди, в скрытое мантильей лицо не заглянуть. Но, Пресвятая Дева, как же она течет над мозаичным полом! Да ей даже вертугаден не нужен, чтоб скрыть от нескромных взглядом ножки. В то время как рослая подруга рядом попросту шагает. Немного даже тяжеловато. А корсет? А зачем одной доске другая?
Правда, стоило девушкам войти в неф, и впечатление поменялось. Спотыкавшаяся казалась среди готических колонн чем-то чуждым. Не то языческим, не то мавританским. Высокая... Коротко преклонила колена - одно, потом, словно нехотя, второе.
Разобрать слова молитв Гаспар не смог. Впрочем, явно было, что маленькая проговаривает привычную скороговорку многократных Ave или Pater Noster, прокручивая четки. Высокая - тяжело роняет латинские слова, четки не трогая. Встала. Прошептала несколько слов подруге, отошла в сторону - где стоит служка в белом одеянии. Короткий разговор. Туда - какая-то склянка. Обратно - тугой кошель. Немедленно запрятанный в глубины кармана.
Дело сделано, если исключить вежливость. И то, что эту вежливость обеспечивает.
- Благодарность его высокопреосвященства сегодня весома, как никогда.
- Разумеется, донья Руфина. Господин мой, архиепископ, если и не разделяет вполне все беды паствы, что воистину не по силам человеческим, то, по крайней мере, знает о них, а потому заботится о стаде своем. Прежде же всего - о тех, кто облегчает пастырское бремя. Он знает, какую дороговизну вызвала война. Увы, те эскудо, что лежат в кошеле, полны свинца. Так что мой господин всего лишь счел, что суть важней имени.
- Благодарю, - отозвалась Руфина.
- А для моей беды нет ли у вас лекарства?
- Есть.
Руфина извлекла из кармана еще одну склянку.
- Моя матушка рассчитывает, что это поможет. Как и всегда.
- Разумеется. Фамильные рецепты семьи де Теруан всегда безотказны. Что ж, донья Руфина, я благодарю вас - и покидаю, дабы господину моему не пришлось ждать.
Девушка кивнула. Вот теперь - все. Лекарства хватит архиепископу на месяц. Служка спустит афродизиак в ближайшие пару дней - и будет потом месяц жить предвкушением удовольствий. Зато не посмеет утаить ни мараведи из епископской благодарности.
Торговать зельями Бланке де Теруан нельзя. Но нигде не написано, что достойная матрона не может поделиться лекарством, приготовленным по древнему фамильному рецепту, с иными из сильных мира сего. А тем - отблагодарить эту достойную даму в соответствии с толщиной кошеля.
Что делает человек, оказавшийся в замешательстве? Ну, например, просит совета у друга. Правда, найти этого друга не так уж легко. Впрочем, послать человека по месту службы - и вот дон Диего де Эспиноса навещает сеньора Гаспара Нуньеса в его новом доме. Увы, ахов и охов не слышно: немудрено, Севилью удивить сложно. Зато острый критический взгляд молодого человека подметит любую несуразность - и, по крайней мере, новое жилище перуанца будет вызывать не насмешки над переселившимся на пуп земли провинциалом, но сдержанное уважение ко вкусу и достатку.
Впрочем, дон Диего с порога заявил:
- Я - не обычный севилец. Вероятно, Гаспар, тебе следует выслушать меня и поступить наоборот.
Перуанцу останось только рукой махнуть. Мол, советуй, а у меня и у самого голова есть на плечах.
Диего принялся прохаживаться по заполненному рабочим шумом дому. Кое-где обойщики еще продолжали работу.
- Ярко, - сказал, наконец, - но это, по мне, не беда. Кстати, ты слуг уже нанял?
- Да. Троих на кухню, еще полдесятка по дому. Камердинера - у канальи неплохая рекомендация, похоже прежним хозяевам он попросту стал не по карману. В общем, обедом угощу, но устроить званый вечер пока не способен.
- Ясно. Кстати, спишь ты где? Тут? Угу... И что, весь этот народ мимо шастает?
- А что?
- Ну, не знаю. Мне бы такое не понравилось. Заходи, кто хочет, делай, что хочешь, хозяин спит... Не жилье, проходной двор. И мебели уж очень много. Ни уюта, ни простора. Гаспар, поверь - правильно организованная пустота смотрится гораздо величественней, чем Пиренеи из шкафов, столиков и кресел. А, и кстати о поставце. Убери. Продай. Или хоть откромсай лишние этажи.
- Почему? Я купил достаточно китайского фарфора на все полки!
- Ну, в фарфоре я не разбираюсь. Зато точно знаю, что, если ты выставишь это на улицу на Пасху, немедленно найдется желающий запулить в эту роскошь камнем. А алькальд дело даже расследовать не будет. Сразу сунет под сукно.
- Почему?
- Потому, что тебе положен столик вообще без этажей. Как простому дворянину, без титулов. А ты тут разошелся... Четыре уровня. Минимум граф! А почему не восемь?
- А что восемь?
- Восемь имеет право выставить разве король. Не веришь - сходи в собор, глянь на фреску, где Иродиада пляшет. Так вот - у царя Ирода за спиной как раз восьмерной поставец. Говорят, оттого наш великий король семерной содержит. Чтоб не уподобляться.
Гаспар хмыкнул.
- Ладно. Сделаю несколько низеньких. Надо же куда-то посуду ставить. Еще что-то?
- Все.
- Годится такое, чтоб детей воспитывать?
Диего склонил голову набок.
- Это не меня, это ты жену спрашивай. Которой у тебя пока и нет. Хотя... Ребенком я был сравнительно недавно. Кое-что и помню. А потому повторю: разбери своих завалов. Детям, особенно мальчикам, бегать нравится. Да и девочкам тоже. Некоторым, по крайней мере. Но, в любом случае, это вопрос не ко мне, а к той, которая этих детей рожать и будет.
Гаспар кивнул. Он собирался как следует расспросить Диего о паре девиц, что недавно встретились ему - сперва на рынке, потом в соборе. Хотелось подробностей, а младшего алькальда, по слухам, то и дело видят в окрестных кварталах с виолой наперевес. Значит, должен что-то знать. В любом случае, разговор о женах и невестах он завел первым.
- Дон Дьего, я нуждаюсь в совете. Дом у меня, как видишь, уже есть. Но дом без хозяйки и детей пуст...
- Согласен, но причем тут я? Я не сваха. Скорей наоборот: на прошлой неделе ловил двоеженца.
- И как, поймал?
- Точно. А потом отпустил. Выяснилось, что подозреваемый давал даме, почитавшей его мужем, лишь обязательство жениться со временем. Имея в виду - когда и если овдовеет. Недоразумение! Зато пришлось поработать перышком: что-то указанная дама перестала доверять свидетелям. Захотела договор, заверенный алькальдом. Ну, еще этот тип обязался признать всех ее детишек. В общем - мировая.
- Занятно. Интересно люди устраиваются. Но у меня-то пока ни одной жены не имеется.
- А нужна?
- Эх, дон Дьего, это в вашем возрасте "свобода" звучит заманчиво. А в моем... Мы ведь не вечны, поневоле начинаешь думать, кому оставишь все то, чего достиг. Деньги, имя. Лучший вариант - сын.
Диего хмыкнул.
- Дочь тоже неплохо, - сообщил задумчиво, - хотя, по мне - лучше несколько детей. Мальчиков, девочек... Уж кто получится.
- О, да тебя тоже посещают мысли о семейной жизни!
- Ну, я с детства обручен. Вот заведу практику, и жену мне попросту привезут.
- Старая семейная политика? Ну, мои дети тоже получат такую привилегию! А вот я - в городе чужак, после стольких-то лет. Родители невест будут выжидать. А у меня не так уж много времени. Я, видишь ли, хочу повидать внуков.
Диего вежливо рассматривает обивку стен. Гладит ткань рукой. Такую он и на мантию пустил бы с удовольствием. У него самого в каморке на территории Университета - обычный крашеный камень. А Гаспар что-то рассказывает про собор, пару девушек, одна из которых свалилась ему на рынке под ноги. Явно нарочно. И на квартал, где живет, намекнула.
- А ведь ты, слуги говорят, по тому кварталу ночами с виолой наперевес прогуливаешься.
Диего кивнул. Севилья такой город, да. Тысячи глаз... Но каждый увидит то, что хочет увидеть.
- Вот и скажи мне - они действительно тамошние обитательницы? Не въехавшие недавно мошенницы, а порядочные девицы? Может, у их семей и вес какой в городе есть?
- Есть, - Диего пожал плечами. - Конечно, их я знаю, хотя и не представлен. Та, что высокая, дочь моего начальника, старшего алькальда над портом, дона Кастильо де Теруан. Вторая - Ана де Рибера. Тоже донья. Обе девочки домашние, но каждая в своем роде. Могу еще сказать, что Ана довольно симпатичная - временами у окошка сиживает. Руфину без мантильи видали, похоже, разве отец с матерью. Она у них одна. Вот и берегут в четыре глаза.
- Значит, дочь старшего алкальда? - потер руки Гаспар, - Да еще единственная... Интересная партия. Старших-то на всю Севилью восемь. Я же хочу, чтобы мои дети заняли достойное положение, а у дона Хорхе иных внуков, кроме моих, не будет. Кто-то из них займет место деда. Уже хорошо!
Перед перуанцем маревом стоят перспективы, и кислому выражению лица друга особого внимания он не уделяет. Слова, правда, слышит.
- Может, и не займет. Должность дона Хорхе выборная, не наследуемая.
- С его связями и моими деньгами? Диего, видно, что ты еще мало пожил на свете. Место будет наше! - ... начал бегать между комнатами, наткнулся на низкий шкаф, - Кстати, ты прав, мебели многовато, нужно больше простора. Нет, донья Ана, конечно, миленькая, но чего стоит смазливое личико на фоне таких перспектив? Я же вижу маленьких донов де ...-и-Теруан.
- Не будет таких.
- Это еще почему?
- Ну, даже если вы на ней женитесь...
- Женюсь, и никаких если! - и кулаком по застонавшему столику. Аж мрамор столешницы трещинами пошел... Нет, показалось, он от природы с прожилками.
Диего словно не заметил, что его пытались перебить:
- ...то дети единственной наследницы будут именоваться только ее именем. Словно тебя и на свете не было, а благородная северянка зачала беспорочно.
- Не позволю!
- Тогда и не женись. Прости, Г..., но тебе и так придется валяться в ногах, умоляя выдать за твои чернявые залысины и короткую шею чистую кровь. Руфина не просто донья. Она астурийка! Да ты в ее глазах кусок грязи. Новохристианин. Почти мориск.
- Как ты смеешь!
- Я режу правду. Иначе вы, южане, не понимаете. В Астурии люди зовут себя истинными христианами. Они выслужили эту привилегию в нескольких столетиях резни, отбиваясь десятками от тысяч. А потому - не забудут, и на золото не поменяют. Женишься на Руфине? Допустим. Тебе придется кланяться такой жене, и называть ее в постели полным титулом. Твои деньги она будет принимать, словно грязь. А уж тебя...
Диего пожал плечами. Продолжил:
- Когда прогонит, словно пса. Когда пустит под бочок. Украдкой. Морщась от отвращения. Всю жизнь будет попрекать тебя тем, что ты осквернил ее северную чистоту. Тебе такое надо?
Грохот кулака по дереву.
- Я вернусь, когда ты остынешь.
Спиной ощутил мощные удары. Выходит, при госте сеньор Нуньес себе особой воли не давал.
Остыл горячий перуанец к концу недели. Советы друга предпочел забыть. А вместо того в воскресенье оказался в той же церкви, куда обычно ходила семья старшего алькальда. После проповеди, подошел к дону Хорхе, попросил о разговоре...
- Вы здесь без года неделю, - отрезал алкальд, - Извольте, сударь, себя показать. Впрочем, я разрешаю вам поговорить с моей дочерью: здесь и сейчас, один раз. Последнее слово - за ней. У нас в семье нравы северные. Девушку спрашивают.
Гаспар повернулся к замотанной в мантилью колокольне.
- Сеньорита...
- Нет, - коротко фыркнула та.
Гаспар не сразу понял, что разговор окончен. Говорил дальше. Впрочем, об этом ему напомнил дон Хорхе.
Оставалось стиснуть зубы, поклониться и отойти - под улыбки, которые дамы прятали под мантильями, а кавалеры - прикрывали плащами.
Гаспар Нуньес умел учиться на ошибках. А еще припомнил, что дон де Эспиноса, невзирая на молодость безусую, уже разок спас его от лишних расходов и осмеяния. Так, неделю спустя после разговора, дон Диего вторично стал другом перуанца.